Стоит величественно — сурово
Она видала сотни лет.
Сей башне было одиноко —
Девичий свой не выдала секрет.
Взволнованная и разгневанная Окюма выскочила из диван-xaнa отцовских покоев. Унаследовав его вспыльчивый характер, она, не по-девичьи, высказала отцу свою точку зрения на этот немыслимый план её супружества.
Отец, уже не в первый раз, принялся объяснять дочери, только ему понятные, политические перспективы этого брака». Но, чтобы она, дочь ширваншаха, вышла замуж за своего дядю- «жабу» — никогда. Стать его 3-ей женой!? Да провались он вместе со своим Муганьским бекством. Чтобы она уехала от своего виноградного Апшерона, от могучего Каспия, в его знойную пустыню с хилым кустарником? Нет! Нет! и еще раз нет! Подумаешь,отец присоединит их к своему ханству. А мне-то что от этого! За это я должна буду спать на одном ковре с этой жабой? Бр-р-р! Я даже представить боюсь!» — Окюма аж съёжилась от этого предположения и, схватив у проходившего слуги чашку шербета, которую тот нес для успокоения шаха, после разговора с дочерью, залпом выпила прохладный сладко-лимонный напиток». И потом — как же Он — тот единственный, о котором все её тайные помыслы и думы.» Он, при виде которого непривычно возникает, вначале, сладостное замирание сердца, переходящее при его приближении, в буйно колотящееся .
Она с удивлением обнаружила, что при воспоминании о Его доброй улыбке и крепких руках, у неё появляются, неведомое ей до сих пор, такое непривычное явление, как нежность и ласка, которые ей весьма приятны. «Лишится редких, хоть и тайных, целомудренных встреч, их светлого счастья, она не в состоянии». Окюма перестала понимать отца. Такой всегда ласковый и любящий, он находился под навязчивой идеей расширения своего небольшого, но уютного, ханства за счет территории своего слабоумного братца Хафиза, недавно получившего его после внезапной смерти тестя. А получил он его совсем случайно, когда оба сына тестя, рассчитывавшие на наследство Мугани, погибли при стычке с отрядом из соседнего кочевого племени. Ширваншах спешил, ибо к ханству устремились жадные руки наместника Арабского халифата. Попробуй воспрепятствовать ему.
Шах понимал опасность ситуации и потому торопил с браком и, если бы не нежная любовь к дочери, олицетворявшей своим характером, его самого, то он давно бы завершил это необходимое дело. Да и народ понимал, что лучше присоединится к своему, чем к жестоким чужеземцам- арабам. «Но как вразумить дочь, что «Ширванское ханство» надо расширять и крепить для того, чтобы противостоять такому сильному врагу, как Арабский Халифат Аббасидов. Что, объявив себя первым ширваншахом из Мазьядидов, он обязан объединять разрозненные мелкие уделы в сильное ханство и только ради этого он готов отдать свое любимое дитя своему брату, этой огромной «жабе», как правильно называет его Окюма. Другого не дано. Халифат шатается, но ещё силен и смерть победоносного халифа Харун ар-Рашида не дает ещё повода кричать о развале Халифата. Чем победить упрямство дочери?» — Не покидала его навязчивая мысль. Шах подошел к окну. Перед его взором раскинулась панорама строительства грандиозного, по тем временам, сооружения — Башни. Её предназначение в будущем пока смутно проглядывалось. Молодой архитектор Масуд ибн Давуд сумел уговорить шаха построить это экстравагантное сооружение во славу первого ширваншаха.
Идея увековечить себя в величественной башне, понравилась шаху, тем более, что она соответствовала традициям Великого соседа — Византии. Константинополь так помпезен и вечен, как и вся Империя. Вот и Башня должна была прославить правление династии Мазьядидов. Шах с удовлетворением посмотрел на картину проекта, где из морской пены вставала светлая громада мощного цилиндра с выступом с Востока и ребристой горизонтальной кладкой камня по фасаду: «Да, пожалуй, подобного памятника он даже в Византии не видел». Потом он перевел взгляд на сам объект.
Огромный котлован, огражденный от Каспия, кишел снующими, как муравьи, строителями, телегами с материалами. Уже видна почти половина Башни. А вон и красавец Масуд в красной рубахе, для отличия, носится от одного конца к другому. «Талантливый парень, закончит — хорошо награжу» — подумал шах. » А что если наградить…» — неясная ещё мысль закрутилась в его голове. А далее она стала всё резче обозначаться подробными элементами оригинального замысла. Еще минута и все стало на место: «Итак, Башню — символ могущества Ширвана, он дарит своей дочери, которая в благодарность за этот отцовский жест выходит замуж… конечно, же за «жабу», т.е. за брата Хафиза, а поскольку строительство затягивается, то необходимо их предварительно обручить, что уже гарантия будущего брака. А, пока будет идти строительство, Окюма привыкнет к своему статусу невесты и, получив в подарок такое сооружение, успокоится и пойдет замуж. Ну, а Мугань перейдет, по просьбе слабоумного брата, под протекцию шаха Ширвана». Шах знал, что рано или поздно, решение придет и хорошо, что оно явилось рано.
Шах хлопнул ладонями и тотчас появился слуга: — Срочно позвать Масуда ибн Давуда!
— Я пришел, мой Повелитель, — доложил через некоторое время строитель Башни.
— Какой срок тебе нужен, чтобы закончить свой шедевр? — ошеломил шах вопросом.
— Мой Повелитель, подобный вопрос зависит от многих факторов, — опешил Масуд.
— Скажи, что тебе нужно для ускорения строительства? — смягчился шах.
— Мой Повелитель, первое, что нужно — это рабочая сила и увеличение подвоза материала. Тогда можно будет поднять дневную работоспособность и организовать ночную смену. — Кратко доложил автор проекта и руководитель стройки в одном лице.
— Хорошо, Масуд. Бери сколько тебе нужно людей и все, что необходимо. — Распорядился шах, этим самым, передавая ему свои полномочия.
— Мой Повелитель, но Вам, наверно, известно, что весь народ подался к смутьяну Бабеку, который собирает войско для….
— Достаточно — прервал Масуда шах, давая понять, что аудиенция закончена.
— Я дам тебе людей, но ты должен будешь закончить Башню через год. Иди — задумчиво проговорил ширваншах, уходя в свои невеселые думы.
«Опять этот смутьян Бабек становится на его пути. Конечно, он делает общее дело — ведет борьбу с арабами, поработившими страну. Он стал вождем движения хуррамитов, усилив его лозунгом борьбы против власти ханов и беков. Вот и побежал народ к нему, чтобы вырвать от нас то, что нам положено веками. Опасен он ещё и тем, что хочет восстановить прежнюю религию Зороастризм — огнепоклонничество. Разумеется, народ его поддерживает, т.к. эти идеи намного ближе ему». Шах тайно разделял стремление повстанцев к независимости своей Родины, надеясь по достижении цели, в дальнейшем, размежеваться с «хуррамитами» и, потому, снабжал их деньгами. Он также понимал, что народ ещё окончательно не перешел в исламизм и что, именно, антимусульманские настроения поддерживают в них ненависть к борьбе с арабами. Поскольку найти дополнительных рабочих на стройку было проблематично, шах решил взять их у брата, который ради ускорения свадьбы, готов был на всё. Оставался ещё трудный разговор с дочерью. Шах подозревал, что Окюма является ярым сторонником «хуррамитов» и, даже, их тайным осведомителем. Вообще-то, трудно было бы предположить, что она не примкнет к этому движению. Шах дал указание страже, незаметно следить за ней. Вскоре ему доложили, что она часто по ночам куда-то отлучается. Выяснить «куда?» было сложно, ибо она очень осторожна и внезапно исчезает. Разгневанный беспомощностью охраны, шах пообещал им, в случае дальнейшего ротозейства, что-то вроде отделения головы от туловища.
Угроза подействовала, и вскоре осведомители принесли весть о том, что Окюма встречается с кем-то в котловане строительства Башни. «Очевидно с хуррамитами» — подумал ширваншах и решил положить конец этим таинствам. Он вызвал Окюму и посвятил дочь в планы её незамедлительного замужества. При этом шах потребовал прекращения тайных встреч с повстанцами. «В случае разоблачения твоих связей с хуррамитами, арабы только обрадуются, что ты моя дочь и казнят тебя. Поэтому будь благоразумна и займись лучше завершением строительства своей Башни. Через месяц состоится ваше обручение, а через год — свадьба»- подвел итог своим угрозам шах. Подавленная разоблачением своего участия в движении Бабека и окончательным решением её замужества, Окюма приходит в замешательство. Близость разлуки с любимым заставляет её лихорадочно искать пути своего противостояния. На третью ночь она не выдержала и снова пришла в котлован на встречу с единственным другом и надеждой избавления её от будущего брака. Узкая дорожка среди хаоса перекопанной земли привела её в небольшую лачугу, служащую местом нахождения руководителя работ. Сильные руки подхватили и внесли дочь хана внутрь. Она узнала их в темноте по прикосновению, и от этого Окюме стало тепло и уютно. » О, если бы так на всю жизнь!»- перехватило у неё дыхание и она нежно, но с усилием отстранила руки любимого. На Окюму надвигалось что-то неведомое, лишающее её способности мыслить и управлять своим телом. Испуганная, она усилием воли вернулась в действительность.
«Надо немедленно бежать! Мы почти разоблачены» — быстро прошептала Окюма, удерживая разгоряченного друга на расстоянии вытянутых рук.
«Но куда? Твой отец нас везде найдет».
«Надо идти в армию Бабека!»
«Тот может нас выдать — ведь он тайно получает от шаха помощь».
«Тогда на Север в Хазарский Каганат, они всех принимают. Там у власти иудейские цари — они не поддерживают мусульман, а потому не выдадут нас».
«Ты, что не знаешь, что властители не будут ссориться из-за нас. Они в этих вопросах всегда сговорятся.» «Тогда надо разрушить Башню: отец сказал, что как только она будет готова — он сделает свадьбу. Разрушь её, Масуд, ты ведь знаешь, как это сделать. Ты автор». «Именно, поэтому, я не могу этого сделать. Башня — это моё Я. Меня не будет, но останется творение, которое прославит моё имя! И я никуда не убегу, пока не завершу мечту моей жизни». «Значит, и ты предаёшь меня?!» — не выдержав перешептывания, вскричала, потеряв последнюю надежду на спасение, бедная девушка.
В этот момент полог шумно распахнулся и лачугу величественно заполнил ширваншах. Разгневанный, он смотрел только на архитектора.
— Твое счастье, что ты не согласился на побег, иначе я бы уже не разговаривал бы с твоей головой, и она бы лежала у моих ног» — зловеще проговорил шах, демонстративно не обращая внимания на дочь, хотя почти наступил на ступни её маленьких ножек.
«А поэтому — продолжал шах — ты, сначала закончишь «свою мечту», но теперь уже за полгода, а потом тебе, все-таки, придется расстаться со своей талантливой башкой. Дальше ей в этом мире уже нечего будет делать» — поделился он своим планом с поникшим и побледневшим Масудом ибн Даудом.
Самолюбие шаха было уязвлено пренебрежением Масуда бежать с его дочерью. Шах вышел, и следом слуги выволокли обоих заговорщиков по разным направлениям. Его в тюремную яму, её во дворец, под стражу. Отныне, Масуда вытаскивали на день, для руководства строительством Башни, а Окюма оставалась взаперти в своей комнате.
Много передумала за это время дочь шаха. Выросшая без материнского внимания, ибо слабая здоровьем вторая жена шаха скончалась при тяжелых родах, Окюма вращалась в среде мальчишек, почему и переняла их резкость и свободу. Понятие «выйти замуж» у неё граничило с чем-то непристойным и недостойным дочери ширваншаха. Только сейчас, при встрече с Масудом, она начала понимать свое женское начало. Ведь ей только исполнилось семнадцать лет, хотя по теперешним понятиям это был достаточно солидный возраст для замужества. Быстрый и неожиданный крах, едва вспыхнувшей девичьей любви и её последствия, сразу же втолкнули её, в ранее невиданный мир человеческих страстей и несправедливостей. Отец в её глазах упал с пьедестала величия и честности и стал обыкновенным торговцем собственных ценностей: продажей дочери за земли брата, несправедливое наказание любимого и использование его таланта зодчего. Теперь отец олицетворял зло и всё её свободолюбивое существо противилось даже его присутствию. Шах сразу почувствовал изменения отношения дочери к себе. Но он уже не мог отменить задуманного, ради капризов девчонки, считая, что давно пора было ввести её в настоящую жизнь.
Отец, привыкший повелевать, не осознавал, что дочь его, ещё подросток — не готова к реальностям жестокой действительности и, что Окюма может решиться на крайние меры, просто не понимая их последствий. И она, не найдя иного выхода, усугубленного угрозами отца, принимает единственное решение, которое она способна была совершить сама без посторонней помощи. Спустя 8 месяцев, в комнате, превращенной в тюремную камеру, вдруг широко распахнулись двери и в неё с большой помпезностью вошли ширваншах, «жаба» и многочисленная шахская знать. На подносе, в руках шаха, лежал символический ключ от дверей Башни. У всех было приподнятое праздничное настроение, которое несколько омрачилось от вида резко изменившегося облика Окюмы. Побледневшая и повзрослевшая, ещё не познавшая полного счастья любви, но испившая горечь разлуки с возлюбленным она, наконец, вышла из подросткового возраста.
Она встала и отец, подойдя к ней вплотную, протянул ей поднос с ключом:
— Иди дочка, принимай свою Башню. — Примирительным и ласковым тоном произнес он.
— А где Масуд? Ведь он главный «виновник» праздника. — Первый вопрос задала дочь о своем друге и создателе феномена. По тому, как отец не выдержал взгляда дочери и воровато увел глаза в сторону, она поняла, что правды не услышит. Так и произошло.
— Он уехал на длительный отдых. — Не моргнув глазом, солгал отец, накануне прихода к дочери наблюдавший казнь, как и обещал архитектору, отделения головы от туловища.
В приговоре, впрочем, была тоже ложь — его обвинили в «обнаружении» недоброкачественного фундамента. Результат «расследования» следственной комиссии гласил, что в виду этого упущения, Башня не простоит и 100 лет, т.е. ровно столько, сколько не проживут все теперешние свидетели того, что вдруг она устоит и больше.
Поняв, что Масуда не пощадили, она ещё более укрепилась в своём решении.
Великолепная светлая Башня покорила Окюму своей рельефностью на фоне голубого неба и сине-зеленного моря. Она выразила желание подняться на «свою» Башню.
Отец не возражал, оговорив только, что сам он уже поднимался и потому не будет сопровождать дочь. Окюму это как раз устраивало. В сопровождении двух слуг она начала обход сооружения, ставшим единственным памятником своему молодому создателю. Она шла как во сне, отчетливо сознавая, что это её последняя прогулка. Крутые ступени напомнили ей историю из христианской религии о восхождении пророка Иисуса на свою Голгофу, место его казни. Но в том случае он шёл принять муки за свой народ, тогда как дочь ширваншаха бежала от окружающих, суливших ей в будущем только муки. Окюма вышла на открытую верхнюю площадку. Ветер с моря вихрем налетел на неё, стараясь загнать её назад, в Башню. Слуги вовремя подхватили её. Окюма резко оттолкнула их и выпрямилась. Прощаясь, она, сквозь солнечную дымку, взглянула на город — он утопал в зелени деревьев и кустарников. Затем она повернулась к морю и сделала несколько шагов к кромке барьера. Она увидела белоснежные кружева, метавшегося в ярости, прибоя. Густой, настоянный морем, солнцем и горячим песком, воздух ласково приглашал к объятиям. «Вот это — что надо» — подумала Окюма и, нагнувшись к творению любимого, нежно, как если бы его самого, поцеловала барьер девственными губами.
«Теперь я готова» — глубоко вздохнула Окюма и сделала следующий шаг…
Свободу «Девичьей Башне»!
15 лет назад, в разгар извержения накопившихся страстей, я пришел прощаться со своим старым безмолвным другом — «Гыз Галасы». Я уезжал, как я тогда думал, на 3 года, и как оказалось впоследствии, навсегда. Я пришел в свое детство и отрочество, супружество и отцовство, ибо все эти годы мы дружили, сначала вдвоем, а потом по мере увеличения, с моим семейством. В городе нарастала ярость будущих перемен и потому никто не обратил внимание на двух неравнозначных друзей, обнимающих друг друга. Я погладил шероховато — гладкую поверхность, почерневших от столетий, прохладных камней и они, как мне показалось, глубоко вздохнув, выпустили фейерверк невысказанного страдания.
Да, Башне было, что сказать нам, временным попутчикам её теперешней эпохи существования. Одинокая и всеми забытая, она хранила гордую осанку, оставленную ей прародителем — зодчим. Равнодушно смотрела она на очередной хаос окружающих страстей, в множестве раз перевиденных ею за эти долгие столетия. И всегда все считали себя правым. » Все Вы пройдете мимо в мир небытия и, хоть там, обретете спокойствие, тогда как я останусь здесь со своими старыми незаживающими ранами. Ведь два моих одногодка — создатель и та, которой я была дарована, в расцвете своей молодости покинули меня в День моего рождения. С того самого дня я не испытала ни одного счастливого дня. Вы, люди, приходя полюбоваться панорамой города и моря, забываете, что мое существование должно ассоциироваться гордостью долгого пути страданий и борьбы к независимости, Баку, Апшерона и Азербайджана. Ведь потому и был принят проект строительства Башни, чтобы возвеличить на века нашу страну. Я — Памятник далекому прошлому и сегодняшнему настоящему, ибо древнее меня нет ничего в Азербайджане. Я олицетворяю жизнеспособность, населяющего вокруг меня, народа. Я стою вне религии, т.к. создана в период блуждания идей, когда старая религия выполнила свою функцию сплочения людей яростным Огнем, а новая ещё должна была доказать свою жизнеспособность. Потому я и близка человечеству, что объединяю людей в будущую цивилизацию добра и справедливости, до которой я должна, как Посол, донести Ваши идеалы. Я отвергаю, навязанный мне статус туристической «Девичьей Башни», мой тысячелетний стаж позволяет мне это сделать. Я не хочу Вашего сочувствия в моей трагедии. Я имею право на участие в радостях своего народа. Так приходите ко мне, люди, в дни Ваших Рождений, юбилеев, свадеб, в т.ч. золотых и серебряных и просто в веселой компании. Я уверяю Вас, что независимо от моего желания, прикосновение Ваших теплых Рук к моим древним камням, принесет Вам Добро. То добро, которое Вы будете дарить окружающему миру. Я призываю Вас, люди 3-го тысячелетия, вернитесь ко мне и верните мне мои регалии — статуса «Башни Величия Страны».
Марк Верховский
Июнь 2005 г.
нимдаш
