Парадокс (+16)

Парадокс (+16)

Ужас параличом сковал хрупкое тело девушки. Она была не в состоянии  шевельнуть даже пальцем. Густой туман страха атрофировал все органы Джоан и лишил ее разума. Она видела перед собой только мелькающее лицо мужчины с остекленевшим взором, который навалился на нее своим плотным потным телом и дышал ей прямо в лицо смрадным запахом неизвестного животного.

Он насиловал Джоан с каким-то диким напряжением, словно существа, получающего необходимое количество удовлетворе­ния, только для своего органа, но не для себя лично. Все произошло столь скоропалительно, что девушка еще не осознала, что несчастье уже навсегда вошло в ее жизнь. И вдруг, сквозь катастрофу своей ситуации, ее пронзила мысль:

«Это тот самый садист, о котором предупреж­дало телевидение. Он после насилия женщин, злодейски их расчленяет».

Разум – это продукт хрупкого органа – мозга, который в кульмина­ционный момент отказывается управлять нервной системой и она выходит из под контроля. Мелкая, не останавливающаяся дрожь, охватила девичье тело. Она уже пережила унизительный стыд и физическую боль, и те­перь ее хрупкий организм, потеряв всякое управление, был в страхе от ожидаемой казни. Джоан, разумеется, еще не совсем осознавала процесс перехода от жизни к смерти, но она достаточно уяснила себе, что смерть – это исчезновение навсегда. Теперь, только это единственное слово – смерть, проникало во все поры ее сознания. Оно отстраняло все происходящее с ее безжизненным телом, украденным у нее насиль­ником.

А он уже предвкушал следующий этап злодейства. То, что он делал сейчас, было скорее ритуалом, чем наслаждением. Он спешил быстрее его закончить, чтобы приступить к высшему экста­зу – садизму.

Ничего, что ее тело дрожащее и сине-холодное. Садисту в принципе было безразлично, насколько оно соблазнительно. Главное, что оно живое, голое, женское и, что важно – доступно для истязаний.

Это был его двадцать седьмой праздник, начало которому положила невинная прогулка с любимой девушкой, происшедшая пять лет тому назад. Тогда свидание завершилось неожиданной для него жестокостью. Целуя девушку, он сжал ее в своих железных объятиях, и остановился только тогда, когда она, задушенная им, бессильно упала на траву. Подозрение в его причастности не нашло подтверждение в фактах, а блестящая характеристика, данная колледжем и соседями по общежитию, окончательно выта­щила его из электрического стула.

Отец пристально посмотрел в глаза сыну и не поверил в его невиновность. Бегающие испуганные глаза сына вы­ давали лживость его оправданий. Отец вместе с матерью заперся в кабинете, и они долго рассматривали альбом со старыми фотографиями предков. Студент услышал, как отец разглагольствовал: «Рабовладение породило вседозволенность рабовладельцев, в том числе их право на жизнь рабов. И это растлило их души, а прадеда Генри привела к жестокому садизму».

Сейчас, его возродившийся последователь, вел свою изощрённую программу к концу. Догадываясь об этом, Джоан, под страхом смерти, инстинктивно, искала возможность сохранения своей жизни. Рыдания, как лава из вулкана, вырывались из горла, и она в истерике бесконечно повторяла:

«Пощади, пощади миленький! Не хочу умирать!» – В ее маленьком сердце всколыхнулась огромная жажда жизни, за которую боролась, может быть единственная, еще не замершая клетка мозга. И она продолжала методично отбивать:

«Пощади миленький! Не хочу умирать! – А  вскоре, последняя из клеток нашла еще один аргумент: – До конца дней твоих буду молиться за твои грехи на земле».

Садист, наконец, закончил первую часть дьявольского плана. Он, не обращая внимания на причитания девчонки, неторопливо вытаскивал «предметы услаждения». Все они были металлические и покрытие ржавчиной. Он не боялся, что она  вдруг окажет сопротивление, он даже жаждал этого. Ведь это не тайна, что сопротивление только придает остроту в борьбе и сладость жестокости усмирения. Он с сожалением посмотрел на уже помертвевшее тело девчонки, боясь, что она умрет от страха раньше, чем он испытает оргазм. Он решил немного приободрить жертву надеждой на спасение.

«Все будет хорошо» – фальшиво успокоил палач свою подопечную. Но Джоан с новой силой продолжила: «Пощади миленький! Молиться буду за тебя».

«Что она говорит? Молиться обещает до конца своих дней? Но ведь ей, дурехе, осталось от силы один час жизни и то, если она выдержит всю процедуру» – сообразил он. А ведь он с таким трудом выследил ее, ибо три попытки срывались, из-за наличия свидетелей. Наконец, подловив  девчонку в темном подъезде, он как волк схватил добычу, швырнул в машину, связал ей руки и заклеил рот. О, как сладостно было ожидание предвкушения от молодой девчонки. «И вот на тебе – разваливается весь план».

«Дяденька, не убивайте! Буду молить…»

«Надо кончать, а то какой-то детский сад. Неудобно даже приступать. Будет молиться за меня…» – Задумался безбожник над последней фразой. Он вспомнил, что молился в последний раз, кажется, в тринадцать лет. И даже верил во Всемогущего Бога. Но после того, как он согрешил, убив свою Мери, да еще и обманул правосудие, возмездия которого он так боялся, а оно не наступило, он понял, что все дозволено.

А сейчас девчонка предлагает всю жизнь вымаливать у Бога о его прощении. Мысль об этом все более и более начинала ему нравиться. Да и он в долгу у Бога не останется – он же сохранит жизнь этой пигалице. Тем более что он сегодня не чувствует настроя. Взвинченные было нервы, стали входить в обычное холодное состояние. Бурлящая кровь замедлила давление, и вспышка умопомрачения не ожидается.

«Нет, я совершенно не готов к сегодняшнему празднику – 27-ой годовщине закладки жертвы».

Впервые, церемония отменя­лась. «Значит это предостережение судьбы» – подумал он непривычной терми­нологией изверга. Он еще раз посмотрел на жертву:

«Буду мо­литься всю жизнь за спасение твоей души» – снова услышал он призыв. «Решено, оставляю, пусть живет». А вслух сказал:

«Я тебе оставляю жизнь, но чтобы ты, как и обещаешь, действительно молила Бога о моем всепрощении. Я ухожу, но на прощание оставляю тебе метку, что ты моя» – С этими словами он хватает нож и отсекает ей ухо, у растерянной, ничего не понимающей девушки. Джоан вскрикнула от боли и потеряла сознание.

Потом, на прощание, садист делает еще взмах ножом по веревкам, связывающим руки Джо­ан, и торопливо скрывается.

Вся эта неправдоподобная сцена время средневе­ковья была совершена в наши дни начала 21-го века в столице Мира Нью-Йорке, на пересечении улиц… Впрочем, какое это имеет значение. Вскоре, пробегающая группа криминаль­ных подростков, заметила, лежащую без сознания девушку. Первым стремле­нием было воспользоваться ее состоянием для немедленного наси­лия. Но вожак имел некоторый здравый смысл и не захотел брать на банду «чужую» кровь.

«Что, свет клином сошелся на этой девахе?», подумал он и дал команду банде, которая понеслась дальше по своим неотложным делам.

Девушка стала приходить в сознание. Конечно, ее представление миропо­нимания было нарушено. Этот час перевернул весь уклад ее жизни. Теперь она делилась на:  «До того» и «После». Но между ними теперь сиял благоде­тель, «подаривший ей жизнь». На полном серьезе она сохраняла память о нем, который внял ее просьбам и оставил ей жизнь. Она ежедневно по утрам и перед сном читала молитвы, где просила Бога о сохранении жизни злодея и прощении его грехов. И бог молчаливо взирал с креста на стене на такое необычное покаяние, которое, впрочем, соответствовало его учению о всепрощении. Разумеется, зная всю эту историю, Бог, очевидно, был несколько смущен неуемным фанатизмом девушки.

Но чего только он не повидал в своем безвременном существований. С момента первого криминала на земле, когда Каин убил Авеля и не получил за это действенного наказания. Мир скатывался к безумству, и Бог старался по мере сил наказывать людей за злодеяния, но, к сожалению его «Суд» весьма запаздывает с исполнением приговора. Ведь уголовных  дел накопилось на десяток лет вперед. Вот и гуляют пре­ступники и нарушители главных заповедей, злорадствуя о вседозволенности и невдомек им, что время Суда неуклонно приближается.

Джоан, боясь возмездия для своего идола, наоборот, считала, что омывает его от грехов своими слезами. Она искренне желала ему всепрощения. В парадоксе благодар­ности за свою жизнь, Джоан постепенно наделяла насильника ореолом мученика. Оставаясь наедине с собой, она приглашала в компанию своего «освободителя». Больное воображение упивалось его рыцарскими качествами. Видевшая его сквозь пелену слез и яростного насилия над собой, теперь она по штрихам воссоздала портрет монстра.

Такого произведения явно не хватало в картотеке полиции, сбившейся с ног, в поисках садиста. Давая показания по событиям той ночи, Джоан полностью умолчала о намерени­ях преступника лишить ее жизни. Речь шла только о внезапном насилии неизвестного лица.

Родители, видя бесперспективность в поисках насильника, на­стояли на прекращении вызова дочери по следствию, дабы не травмировать ее психику. Она же, напротив, все более упивалась калейдоскопом воспоминаний. Память автоматически наматывала романтический сериал сначала назад кадр за кадром, а затем полностью с начала до конца. Пробелы памяти воспро­изводились в пользу «героя». Так в ее сознании был начертан гротеск – фантазия, где виновной оказывается сама Джоан, так некстати подвернувшаяся на пути больного и всеми покинутого положительного образа. А он, изнемогающий от цепи роковых случайностей, толкнувших его на преступный путь, находит в себе мужество и, во вред своим склонностям, дарует ей жизнь.

Воспалённое воображение остановилось на этом варианте и те­перь, уже даже под присягой на библии, она поклялась бы, что это было именно так. Но даже такой сказочный фильм вскоре перестал ее устраивать. Она стала искать встречи со своим «принцем». После очередного сообщения о насилии, она стремилась на это место в надежде, что по криминальной теории «преступника тянет вернуться на место своего преступления». Но эта аксиома давно устарела. Преступник прекрасно знает, кто его ждет, и он появлялся здесь уже только в качестве подследственного эксперимента.

Так Джоан и существовала, механически выполняя обязанности жить ради жизни, которую она вымолила у злодея. Выполняя свои обязанности на работе, она, по окончании их, устремля­лась в другой мир, где никто ей не мешал импровизировать новые сцены. Она верила, что рано или поздно, встретит его и тогда… Что будет тогда, она оставляла на потом. Но главное, что она должна отблагодарить его, ибо чело­век должен быть благодарен другому человеку, сохранившему ему жизнь.

Вооб­ще-то вопрос о благодарности людей находится сегодня за пределами разумного. Почему-то, все облагодетельствованные тяготятся своей участью быть благодарными. Они стремятся как можно скорее скинуть эту ношу, причем, возможно, больше нагадив своему благодетелю. Пределы человеческих низменностей  безграничны.

Когда однажды вечером Джоан, возвращаясь в вагоне метро, увидела знако­мое потертое лицо, она, не колеблясь, кинулась к нему. Да это был он. Мерзавец вернулся в эти места, надеясь, что полиция уже успокоилась после его трех­ летнего отсутствия. Он, конечно, совершенно забыл ту девчонку, которую он когда-то отпустил с миссионерской целью.

Джоан, смотря на него лучезарной улыбкой, целеустремленно пробивалась сквозь разноцветную толпу. Он угрюмо стоял, высматривая очередную жертву. И хотя он не всегда за кем-то устремлялся, но поисками занимался везде. И, если чутье ему подсказывало: «Это она», он продолжал преследование. Его нюх всегда безошибочно определял жертву. Настороженные радары уловили радуж­ное состояние девицы, посылавшей ему сигналы. Он почувствовал, какое-то возникшее чувство обеспокоенности, которое увеличивалось по мере ее приближения.

«Кто такая? Что она хочет? 3накомый обрез уха. Она меня знает. Но кто же она? Неужели та чокнутая монашка? Ну да – это она, молящаяся за меня. Черт бы ее побрал. Что она собирается делать? Никак опознать меня? Ка­кого дьявола! Вот что значит проявить гуманность. Это было моей большой ошибкой», – пронеслось  в мозгу монстра. Но уходить было уже поздно, да и некуда. Поезд мчался, и станция была не близка.

– Это вы, я узнала Вас, как я искала Вас, сколько я молилась за Вас. –

«Да, это она! Она уже привлекает внимание окружающих. Придется…». У закоренелого преступника мгновенно созрел план. Поток эмоций переливался через возбужденную Джоан. Ведь ей столько нужно было сказать своему «герою». Тема ее рассуждений уже начала заинтересовывать пассажиров, которые хоть и спешили на работу, но в это вре­мя изнывали от безделья, а главное от раздумий над своими проблемами. А тут вот, на тебе, чужая, какая-то с намеком тайна.

Тесное кольцо желающих про­никнуть в нее, смыкалось вокруг этой странной пары. Джоан уже вплотную стояла к своему избраннику. Она искала его ускользающий взгляд и все тараторила на повышенном тоне.

«Принц» молча и гнило улыбался, мысленно остругивая ее голову от лишних выпуклостей. Поезд, приближаясь к станции, начинал тормозить. «Пора»- решился палач. Он прижался к Джоан, отчего она порозовела и расцвела. Сквозь скрежет торможения никто не расслышал щелчок. Радостное лицо Джоан вдруг перекосилось, она внезапно замолкла и мертвенная бледность пятнами стала торопливо покрывать ее лицо.

Поезд остано­вился, атакующие пассажиры ринулись в проем дверей, чтобы превратиться в прибывших. Палач рванулся в этот водоворот и, мгновенно, исчез. А жертва, продержавшись лишь несколько секунд, за счет плотности прибывших, стала медленно оседать и, когда толпа рассеялась, она оставила после себя продукт преступления – упавшую девушку.

Одна из замыкающих, маленькая девочка, вылетев из вагона и споткнувшись о Джоан, упала на нее. Ее крик ужаса привлек внимание ближайшего дежурного копа. Она упала как раз, на торчавший нож в животе Джоан. Нож был аккуратно «приколот» под рукоять, чтобы не вызвать преждевременный поток крови.

Отставшие пассажиры, сразу узнали ст­ранную девушку, попавшую в объятия какого-то типа с безумными глазами. Коп тут же передал приметы наружным дежурным полицейским. В Джоан едва теплилась жизнь, когда «скорая» приступила к своим обязанностям.

Палач ст­ремительно взлетел на эскалатор и, расталкивая спешащих, помчался вверх. Уже здесь, он благоразумно сбавил темп, и обычной походкой торопящегося, направился к выходу. Едва выйдя из дверей, он тут же напоролся на копа, который внимательно присматривался к выходящим. Коп безразличным взглядом пропустил палача.

«Опять ушёл» – выдохнул он и уже спокойно пошел на переход. Длинная трель свистка мгновенно прервала хаотичное движение улицы. На секун­ду наступила тишина и только защелкивание наручников известило, что преступник благополучно взят под арест. Да и как можно было упустить человека с большим пятном крови на обшлаге правого рукава. Это пятно и явилось единственным доказательствам вины садиста. Как выявило следствие, на ноже отпечатков пальцев не оказалось –  преступник своевременно использовал платок.

Таким образом, из-за отсутствия свидетелей и вещественных доказательств, следствие зашло в тупик. Защита утверждала, что кровь проникла на рубашку, так как она была на платье вместе с ножом до того, как Джоан приблизилась к подсудимому. При этом, рушилось все обвине­ние. Джоан находилась между жизнью и смертью и, потому, не могла дать показания. Суд проходил под явным превосходством защиты обвиняемого. Адвокат с профессиональной бородкой и бесстыдством, швырял фактами и фразами. Присяжные были в растерянности, ибо, как бы ни подходила физиономия обвиняемого под образ извращенного садиста, факты ни подтверждали это утверждение. Прожженные адвокаты уповали на  недостаточность улик, присяжные заседатели начали склоняться к версии невиновности. Изверга обвиняли в садизме и убийстве сорока одной девушки. Их родственники заполнили зал, а перед зданием суда манифестация скандировала: «смерть садисту» – одним словом, в случае оправдания преступника назревали беспорядки.

Проку­рор беспомощно молол вздор на радость адвокатам, готовым продать свои души за солидный гонорар. Судья собирался прервать процесс необходимостью дополнительного расследования дела.

И, вот тут-то, следствие приготовило сюрприз, который долгое время скрывался. Был объявлен главный свидетель обвинения.

Когда в зал вошла Джоан, восторгу публики не было предела. И только угроза судьи о намерении продолжать процесс в закрытом составе, подействовала и зал затих.

Джоан с трудом дошла до трибуны. Адвокаты нервно заерзали, а садист понял, что полоса удач для него кончилась и, что оставив девчонке жизнь, он совершил свою роковую ошибку, за которую придется поплатиться. Но в нем еще теплилась надежда, что фанатизм Джоан в своей идее всепрощения кумира еще в ней сохранилась и, возможно, ему ещё когда-нибудь удастся, наконец, вырезать ей язык и все остальное.

Но прямые и ясные показания Джоан выявили, что к ней вернулся здравый смысл, и дьявольская пелена слетела с ее глаз. Каждое ее слово заколачивало гвоздь в гроб монстра. И тогда к нему пришла «гор­дость» за содеянное зло, которое он боялся, припишут какому-то другому изуверу. Садисту захотелось поделиться с аудиторией своими «подвигами», а заод­но покрасоваться в зените уголовной хроники. Ведь и смертникам присуще тщеславие. Его откровения внесли ужас даже на, «видавшего виды», старого судью.

И только, когда Джоан лично удостоверилась за приведением в действие смерт­ного приговора, только тогда она почувствовала себя окончательно свободной.

Марк Верховский

нимдаш

Теги: