Сможет ли унылый, пропитанной сыростью Лондон пережить это? В театре London Palladium гламурные дамы средних лет и фанаты боевиков в черных футболках пьют шампанское на фоне самых известных кадров из фильмов с участием Сталлоне, мелькающих на гигантском экране: Слай с его знаменитой стрижкой, Слай, разглядывающий свои раны в джунглях, Слай, кричащий: «Никто не бьет сильнее, чем жизнь!».
К тому моменту, когда не сцене появляется 67-летний актер — разумеется, под саундтрек к фильмам о Рокки — аудитория уже успевает потерять голову от восхищения им. Он подходит к краю сцены, разводит руки в стороны, как Моисей, и улыбается — это необычное, потрепанное жизнью лицо — и его переполняют чувства. Его темно-серый костюм в тонкую полоску сидит на нем безупречно, его бедра выглядят так, будто они из выплавлены стали, и, когда он садится на глубокий кожаный диван, зрителям становятся видны его удивительно худые лодыжки.
Беседа Сталлоне с ведущим Джонатаном Россом (Jonathan Ross), сидящим напротив него, начинается с его рассказа о тяжелом детстве в 1950-е годы, которое он провел в одном из районов Манхеттена, носящем название Адская кухня. В детстве он страдал дефектом речи, ставшим следствием ошибки врача, который повредил ему один из лицевых нервов при рождении. «У меня был кривой рот, и из-за этого речь была нечеткой, я был… Квазимодо». Как он с этим справился? Кто был его кумиром? Брандо? «Не знаю, — отвечает Сталлоне, — но Стив Ривз (Steve Reeves) — да».
Далеко не каждый актер признается в том, что качок из «Геркулеса» ему нравится больше, чем Брандо, но на протяжении этих 90 минут беседы и вопросов из зрительного зала, где собрались целые семьи фанатов, громогласные подростки, влюбленные парочки и одинокие ботаники, мы наблюдали за человеком, который точно знает, кто он есть на самом деле, и за его гипертрофированным самомнением, которое долгое время приходилось контролировать. Сталлоне стал третьим актером в истории Голливуда после Чарли Чаплина и Орсона Уэллса (Orson Welles), выдвинутым в двух номинациях на премию Американской киноакадемии за один фильм, и единственным актером, который снимался по крайней мере в одном кассовом фильме каждое десятилетие в течение 50 лет. Несмотря на это многие до сих пор относятся к нему с пренебрежением.
На протяжении практически всей беседы Сталлоне был воплощением скромности — можно даже сказать, утонченности — и отличным собеседником (хотя зрители порой не сразу понимали, что именно он хотел сказать), откровенным и учтивым. Он в подробностях рассказывал о тех жарких днях, когда он играл эпизодические роли и работал над сценарием к хиту 1976 года «Рокки». Тогда у него не было денег, он жил в квартире без кондиционера, где было так сухо и жарко летом, что по ночам у его жены носом шла кровь. Сначала продюсеры предложили ему 10 тысяч долларов за его сценарий. Вскоре цена выросла до 360 тысяч долларов, но он по-прежнему отказывался подписывать контракт, настаивая на том, что именно он должен сыграть главную роль. Тогда он понимал, что второго такого шанса у него не будет.
Наступил момент, когда Росс в нетерпении наклонился в своем кресле, и в зале воцарилась такая тишина, что можно было услышать, как падает перо. Но здесь, пожалуй, стоит обратить ваше внимание на другую сторону этого мероприятия. Вдруг вам приходит в голову, что, несмотря на кажущийся ажиотаж, зал на 2290 мест заполнен только на две трети. Разве в бурной реакции аудитории на все высказывания Сталлоне не проскальзывают нотки гиперкомпенсации? В этом мультимиллионере начинает чувствоваться некая уязвимость. И разве в самом этом «Вечере с…» не присутствуют признаки определенной деградации? Традиционно подобные мероприятия были эмблемой воспоминаний о старых добрых временах. Но этот вечер — такой мирный и эйфорический — все же выглядит совершенным триумфом.
В самом конце мероприятия один зритель спросил Сталлоне, не хочется ли ему сыграть Шекспира. Актер положил руку на сердце и стал медленно и застенчиво говорить, пытаясь спрятать лицо. В течение нескольких мгновений зрителям трудно разобрать, что он говорит, но что бы он ни говорил, он делал это искренне. «…Судьбою обреченный на несчастье страшнейшее…» Это герцог Солин из «Комедии ошибок»? «Когда бы не противились тому и наш закон, и мой венец, и клятва…» Он замолкает и низко кланяется. Зал взрывается аплодисментами.
İNOSMİ
